Бледный - Страница 40

— Фото у вас есть? Истицы? — спросил Девяткин.

— Это другой расклад… — оживился следователь. — Опишете пострадавшую — следствие факт учтёт.

— Описываю. Лет тридцать, без макияжа, лошадиная внешность; может быть, бархатные штаны… Если и не штаны, то что-нибудь выходящее из ряда вон, что-нибудь простоватое, как у парня…

— Точно. — Следователь смотрел на фото. — Вы поумнели, будем работать. Вы мне напишете всё, как было. И вы пойдёте, Пётр Игнатьевич, в КПЗ с лёгким сердцем думать над жизнью.

— Когда я её насиловал?

— А ударение, Пётр Игнатьевич, на первом слове? Или на слове «её»? Ударение-то где? Если есть ещё жертвы, вы не стесняйтесь! Я ваш, поверьте мне, лучший друг! Как вас обрисую — так и пойдёте в суд.

— Пока эту… Неёлову… когда я насиловал? Не припомню… Чтоб сроки в заявлениях совпадали, — шептал Девяткин, поёживаясь. — Ведь разнобой, Виктор Игнатьевич, нам не нужен.

— Банковский спец! Любишь чёткость? Ты, Пётр Игнатьевич, — радовался следователь, — насиловал ночью, где-то под полночь в среду. Припоминаешь? Ай, как погано! Вышел ты от меня во вторник и, значит, день спустя опять за своё? Может, и эту узнаешь? — Следователь, рванув замок, так быстро открыл мёртвое выпачканное лицо с открытым синюшным ртом, что Девяткину почудилось, будто это Лена.

— Хоть ты трахал, — внушал следователь, — в темноте, может, и не видя её, но совет мой — признайся. Тут парадокс: чем больше признаешь — тем будет легче. Раньше тебе бы вышка. Сейчас же смертную отменили. Если пойдёшь случайным, пошлют в обычную зону, там тебя будут иметь. Представь: тебя, умного, который ходил в дорогом костюме и ездил на тачке в полета тысяч баксов, будут иметь в очко? Теперь дальше… — Он затянулся дымом сигареты, предвкушая сенсационное дело. — Другой случай, если рецидивист-маньяк. Таких ссылают в зону со спецрежимом, даже дают камеру на двоих-одного. К таким почёт от зэков и от начальства, как к ненормальным. Маньяки идут по другой шкале.

Девяткин думал.

Думал, что шквал, захлестнувший его, ширится. Всё, что вышло за рамки, чего он так старательно избегал, валится на него, подчиняясь безликой и непостижимой силе. Стоило случайно нарушить нормы — и на него накинулись беззаконие, анормальность, хаос. Его теперь видят под другим углом — как уголовника. Он сначала думал, что его задержали даже кстати — вдруг это шанс признаться? Все равно он признался бы завтра. Но факт оставался фактом: следователь его топит, сваливая на него все, что можно. На него обрушился кошмар, поскольку логика не свидетельствовала в его пользу. А в этом мире царит логика. Одно заявление от безумной, которая мстит за гибель подруги, вызывает версию о маньяке, версию укрепляют два трупа с его отпечатками в собственном доме… Значит, надо ждать момента, когда можно будет спокойно предоставить факты трезвому, обстоятельному уму, своему и сыщицкому. А это сложно. Сейчас и он не готов — и следователь пристрастен, необъективен… Плюс заявление истицы даёт повод к аресту, и ложь выяснится только завтра, когда их сведут тет-а-тет. До этого псих съездит к нему домой с обыском и найдёт всё…

— Я вас расстрою, — начал он. — Я не насиловал никого, увы! Есть алиби. Первое: нынче, когда её, вероятно, убили, эту вот на столе, — я был в «Гнозисе» у Кастальской, вдобавок я там подрался. Это плохо, но вот для алиби хорошо. Второе, когда, мол, насиловали Неёлову — а её не насиловали, она лесби, вы это поймёте, если проверите… — Да, она лесбиянка, и я уверен, если вы расспросите о ней, то убедитесь, чем она руководствовалась: она мстила мне…

В это время, когда я её, с ваших слов, извращённо, я был с женой… Жена подтвердит всё… Я её разбужу ради вас… — бросил Девяткин, боясь, что псих согласится. — Ещё я готов сдать кровь на анализ — но с чем сравнивать? Улик нет. Нет спермы, нет отпечатков… Вы можете силою наложить мои пальцы на труп и истицу — она будет рада! Можете взять мою сперму, можете мне подбросить наркотик… Делайте, что хотите. Мне всё равно. Плевать. Я даже не позвоню адвокату. Суд — любой суд — ваш бездоказательный и предвзятый материал не примет. Вы хотели, сломив меня хамством, выбить признания… И к тому же — я член семьи олигарха. В ход будут пущены все рычаги. Такие, что поломают все ваши версии вместе с вами, Виктор Игнатьевич.

— На семью вы зря надеетесь… — осклабился следователь. — Не спасёт она, зря верите. Наоборот. Не знаете…

— Знаю! — крикнул Девяткин. — Знаю, что кто-то просил вас — вас и ваше начальство — как-нибудь замарать меня. Может, просто был анонимный звонок, что, мол, «Форд» подвёз шлюху к тому месту, где её сбили. И я скажу вам, кто это сделал. Сделал мой тесть — Гордеев. Он думает, что я влез в семью без права… — Дальше Девяткин смотрел на стол, так как следователь начал расхаживать за его спиной. — Учтите, что тесть не молод, тестю за семьдесят. А раз я до сих пор в семье, значит, есть что-то, что сильнее тестя. Это мой шурин, влиятельный VIP, и жена моя, наследница половины того, чем старик владеет. Они не дадут меня утопить: жена от любви, поверьте, а брат её — защищая себя,своё реноме… — Девяткин чуть помолчал. — У вас нет улик, точно так же как у меня нет свидетелей, что вы били меня. Мы квиты. А в деле с Неёловой можно идти обычным порядком, без чрезвычайщины, не беря меня под следствие. Если я не вернусь домой, завтра влиятельный механизм спасения заработает, к вам примчатся адвокаты, вызовет прокурор… Что вы предъявите? Этот труп? Бред безумной?

Следователь мерил шагами комнату и молчал. Он мог ударить в любой момент и выбить факты, он мог рискнуть.