Бледный - Страница 55

— Тебя выпустили! — взвыла она и, подойдя, дала ему в нос. Как герой фильма, сносящий побои, он терпел, пряча нож за спину. В этот миг он не думал о деве, но усмехался вновь спасшемуся клоуну. В этом было что-то мистическое.

— Мразь! — дева пнула его вдруг туфлей. Ей нужна была провокация, нужен был инцидент. — Мразь, выпустили?

Он пятился, чуя, как близок к убийству, в котором тоже не был бы виновен. Другой знал бы, что делать, а он, с длинным ножом в руке, с заявлением этой девы в милицию, ничего уже не мог. Ему бы инкриминировали любое проявление силы. Он пятился к дому, надеясь, что она остынет.

— Мразь!

— Лжёшь, — возражал он. — Я не виновен. Я тебя не коснулся… — Обычно спокойный и не знающий ярости до этой череды случайностей, он решил, что хороший Антихрист не должен кипеть активностью. Он уже знал, что креативно лишь недеяние, а всякое же деяние чем активней — тем больше вредит жизни. Собственно, недеяние — действо без цели, пришедшее из подсознательных древних бездн.

— Мразь! — завывала дева. — Мразь!!!

Она кричала, соседский пес возбуждённо лаял. Окажись здесь следователь или ещё кто-нибудь, все бы признали, что он угрожал ножом даме, обвиняющей его в насилии. Заскочив в дом, он запер дверь и, припав к ней, трясся от пережитого ужаса и от ударов рвавшейся внутрь девы… Всё с утра шло криво, всё срывалось в абсурд, влекло в хаос. После беседы с Сытиным, успокоившей его, он думал, что войдет в этот день тихо, завязывая последние узлы прошлого перед новым. Фиг…

Главное, клоун и на этот раз спасся, и это — знак.

Он держал оборону от девы и лишь на миг сбегал поглядеть, заперт ли чёрный ход. В милицию он не мог звонить, не желая выслушивать намеки следователя. «Дама мстила за оскорбление своей чести в рамках закона», — выразился бы хам с кобурой под мышкой. Дева упорно звонила в дверь. Он отключил звонок и следил, как, обрывая по пути гирлянды, она в конце концов ушла. Девяткин сидел на корточках у стены и думал… Нет, он не думал. Лишь сожалел, что Катю не закопает, как собирался, так как скоро придут из фирмы люди для обустройства праздника, да и дева может вернуться… Он лёг в гостиной, но от напряжения не мог сомкнуть глаз. Он вообще не мог оставаться в доме.

Когда пришли люди, он, делая вид, что одобряет их планы, спрятался на газоне в один из детских надувных замков.

Потом, вспомнив про тестя, он возвратился в дом. Горничные сказали, что тестя не было. Он проверил, не открывал ли кто спальню.

После обеда явился тестев качок — спросить про Лену — и, услышав, что Лена «делает шопинг», отбыл, подозрительно оглядев его.

Выпив пива, он долго отвечал на звонки подруг Лены, подтверждая: в полдень, в субботу. На участке суетились, он сидел в гостиной с открытой дверью, чтобы встретить тестя, если появится. Отметил, что Тони нет. Увидев в зеркале типа в грязной рубашке, с щетиной и в галстуке набекрень, он решил вымыться и побриться, но вдруг раздумал.

Тоня появилась, когда стройка смолкла и люди из фирмы тоже ушли. Он из гостиной следил за ней, стоявшей в проёме с сумочкой, в куртке, в джинсах на крепких ножках.

— Пётр Игнатьич…

— Тоня, — он вынул деньги. — Здесь сорок тысяч. А больше нет. Возьми.

— Не надо. — Она заплакала.

Он дал ей деньги и сказал:

— Я б и хотел встречаться, да не могу… Служить ты тоже у нас не будешь…

— Фёдор Иванович запретил?

— Все близкие мне люди гибнут.

— Бог мой, — шепнула Тоня. — Ваш друг тоже сказал сегодня, что с вами плохо. Дескать, скелеты у вас в шкафу.

— Скелеты?

— Я, Пётр Игнатьич, знала, что я вам — кто? Дура! А пришла, потому что услышала, что Фёдор Иванович в милицию заявил на вас.

— Поэтому и иди. Завтра и я исчезну.

— А праздник?

— Будет… ты приходи.

Он сделал воспрещающий жест, когда Тоня шагнула к нему, а потом услышал, как захлопнулась дверь.

Важно было не пропустить момент: в полной темноте он не смог бы действовать из-за страха. Поэтому он сидел, не сводя глаз с окон, в которых сгущался сумрак.

Клоун вот-вот мог появиться. Храбрость Девяткина куда-то улетучилась, он знал — вздумай он опять доставать клоуна — снова ничего не выйдет. Страх проникал от кончиков пальцев: в мизинец, затем в ладонь; скоро дрожь охватила тело. Он начал бегать и зажигать свет: в кухне, в ванной и в туалете, в спальне Кати и в гараже, в кладовке и в коридорах. Ламп было много — он включал все. В холле, кроме люстры, зажёг три бра. Снова сел, но дрожал теперь так, что пришлось надеть куртку. Подумал, что пропустил момент — слишком стемнело. Взбежал к спальне. Ещё миг назад он думал, что дело плёвое: взять тело и отнести, — теперь же, поворачивая ключ в замке, медлил. Только опасение, что ночью он вообще не решится выйти, вынудило его действовать. Медленно открывая дверь, он всматривался… Свет из холла достиг кровати и, наконец, штор. Девяткин включил свет.

Запах…

Естественно, труп лежит — дня три… четыре… а может, вечно?

Он, отворив шкаф, резко рванул к себе простыню, зная, что, если помедлить ещё, то он вовсе не решится. Пахло. Откинув край, он открыл бледное лицо с пятнами и закатившимися белками. Волосы были как всегда. Их жаль… Если б не Катя, он бы признался. Катя усугубляла несуществующую вину. Он знал, что к Лене в раздражении повернулся резче, чем следовало. Катя же… Катина смерть случилась лишь из-за шаткой галереи — результата экономии тестя… Волосы жаль. Как ногти, у трупа они ещё растут… Утешила мысль, что живы все относительно. В вечности все мертвы: Катя, и он, и следователь, и Сытин… Ей, может быть, повезло: Катя уже за гранью предсмертных мук.